Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Король не предполагался непогрешимым. «Ни титул, ни королевское достоинство не могут сделать короля более честным или менее подверженным ошибкам, чем другие люди», – доказывал Н. Уэбстер[366]. Мерси Уоррен рассуждала о воле монарха, которая может противостоять разуму и логике[367].
И при этом роль короля в вигской политической теории была крайне велика. Именно он мыслился тем центром, который связует империю в единое целое. Делегат Конгресса С. Уорд доказывал, что, коль скоро именно король даровал колониям их хартии, то именно королю (но не парламенту!) колонии обязаны повиноваться[368]. Точно так же рассуждали С. Адамс и другие лидеры вигов[369].
Конструкция получалась довольно хрупкой, хотя бы в силу изначальной амбивалентности образа короля в вигской пропаганде. С началом Войны за независимость образ «коронованного деспота» начал вытеснять образ «короля-патриота». И вот уже «наш милостивый суверен» сменяется «тираном Великобритании». К лету 1776 г. король Георг уже прочно ассоциируется с «тем самым тираном» (the tyrant). Стандартная пара клише в пропаганде: «добродетельное сопротивление британскому тирану» и «наемные войска тирана». Добродетель американцев проявляется в сопротивлении угнетению, но не в верности законному королю; Георгу III никто не может служить из идейных соображений. Король уже не ассоциируется с надеждами на изменение к лучшему. Его связывают с такими представлениями, как непреклонная решимость погубить Америку[370], вероломство[371], отвратительная и невыносимая тирания[372], кровавые ужасы войны[373]. Его реакция на обращения Конгресса «надменна»[374], его ответы на петиции колонистов «дышат лишь убийством»[375]. Его правление описывалось Дж. Джеем при помощи традиционной идиомы «iron hand» (железная длань)[376]. Делегат Конгресса У. Уиппл считал его планы «адскими»[377].
Жестокость короля становилась темой для массовой пропаганды. путешествующая шотландка Дженет Шоу передавала, как офицеры милиции толковали своим солдатам о «ненасытной жестокости короля Великобритании, который решил убить и уничтожить мужчин, женщин и детей, и что он поклялся перед Богом и своим парламентом не пощадить ни одного из них»[378].
Король уже не противопоставлялся парламенту и министерству, а ассоциировался с ними. Дж. Хэнкок в июне 1776 г. рассуждал о «тиране Британии и его парламенте»[379]. Делегат Конгресса Дж. Пенн говорил о решимости «короля и его министров» подчинить Америку контролю парламента[380].
Т. Пейн не скрывал своего презрения: «В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемьсот тысяч фунтов стерлингов и вдобавок боготворимого!»[381] Пейновская критика монархии производила впечатление. Весной 1776 г. Дж. Адамс с удовольствием наблюдал угасание монархических чувств в Бостоне[382]. Ему вторил некий «Democraticus», для которого «идолопоклонство» перед «превосходством королей» означало лишь ниспровержение права и господство силы[383]. Декларация независимости подводила итог: «История правления ныне царствующего короля Великобритании – это набор бесчисленных несправедливостей и насилий, непосредственной целью которых является установление неограниченного деспотизма»[384].
В большой мере катализатором изменений в ментальности выступил сам Георг III. Ведь надежды американцев на вмешательство короля в конфликт на их стороне так и не оправдались.
П. Генри со своим обычным красноречием выстраивал контраст между лояльностью американцев и реакцией Георга III: «Мы подавали петиции, мы возражали, мы молили, мы простирались перед троном, прося вмешаться и удержать тиранические длани министерства и парламента. Нашими петициями пренебрегали; наши возражения порождали новые насилия и оскорбления; на наши мольбы не обращали внимания; и нас с презрением отшвырнули от подножия трона»[385].
Весной 1776 г. Дж. Адамс выражал надежду на то, что монархические практики в Америке исчезнут к лету[386], и был прав. Разработанная Конгрессом формула присяги включала признание Соединенных Штатов свободными и независимыми, а также отрицание власти Георга III, парламента и любой иноземной власти[387]. Отторжение британской власти было таким образом завершено. Показательно стремление вигских лидеров переложить ответственность за независимость Америки с самих себя на парламент. В конце 1775 г. лорд Норт предложил полностью блокировать торговлю тринадцати мятежных колоний. Американские торговые корабли в открытом море подлежали захвату, «как если бы они были имуществом открытых врагов» (т. наз. Запретительный акт). Предложение встретило возражение со стороны оппозиции, воспринявшей его как «жестокое объявление войны против американцев», закрывающее всякие пути к примирению. Именно как объявление войны его восприняли и американские виги[388].
Невыполнение королем своих конституционных функций – провозглашение колоний в состоянии мятежа и, следовательно, отказ защищать их от внешних врагов – дало американцам основания объявить свою связь с монархом разорванной. Т. Джефферсон рассуждал: «Что касается короля, то мы были связаны с ним верностью, но теперь эта связь разорвана его согласием с последним актом парламента, которым он провозглашает нас вне своей защиты»[389]. C точки зрения создателей первой конституции Виргинии, тирания Георга III оправдывала создание новой республиканской формы правления[390]. Ф.Л. Ли комментировал: король и парламент «на деле решили за нас вопрос, должны ли мы быть независимыми»[391]. Реакция П. Генри вылилась в его знаменитую речь: «Дайте мне свободу или дайте мне смерть!» Виргинский конвент вынес соответствующее решение, охарактеризовав Запретительный акт как легализацию «грабежа и угнетения» Америки. Сходные положения были включены в преамбулы конституций Южной Каролины, Вермонта, других штатов.
Символический конец монархии в Америке обозначила история нью-йоркского памятника Георгу III. После провозглашения независимости толпа явилась в Боулинг-Грин с веревками, чтобы низвергнуть позолоченного «тирана». Барабаны выбивали ритм «Марша мошенника», обычно исполнявшегося при наказании лоялистов. Часть обломков лоялисты укрыли в качестве реликвий; отрубленная голова статуи была отослана в Англию лорду Тауншенду. Большая же часть материала
